Джон Голсуорси
ПРОГУЛКА В ТУМАНЕ

Уже отрастившая зимнюю шерсть, разгоряченная и вспотевшая кобыла цветом
совсем сливалась с рыжими, как лисий хвост, кучами отсыревших листьев бука.
Как всегда в такие туманные дни, она пританцовывала, высоко вскинув голову,
слегка выгнув шею и насторожив уши, шарахалась ни с того ни с сего,
притворяясь, будто не узнает знакомых предметов, и время от времени
предпринимала энергичные попытки сбросить меня и убежать. Ей то и дело
мерещились камни на дороге. Некогда, еще до того, как началась ее нынешняя
легкая жизнь, такой камень подкатился ей под самые копыта и навсегда
испортил ей норов.
День стоял безветренный. Там и сям пламенели оставшиеся на ветвях
медно-красные листья буков, и казалось, что кто-то нарочно зажег вверху
огоньки, чтобы хоть немного прогреть неуютную сырость леса. Большая часть
листвы, впрочем, облетела, и усеянные жемчужными каплями голые сучья четко
вырисовывались на сплошном сером фоне. Ягод было мало, и среди них
выделялись красотой розовые плоды бересклета, которых как раз в этом году
уродилось больше обычного. Глухие аллеи безмолвствовали, не слышно было тех
сладостных вздохов, что раздавались откуда-то сверху вчера в этот час. Зато
в воздухе была разлита какая-то особенная тишина, как бы немое роптание
тумана. Мы проехали мимо дерева, и на самой верхушке его гордо восседал
непомерно тяжелый для тоненькой веточки голубь. Погруженный в свой
безмятежный голубиный мир, он не слышал ни топота копыт, ни скрипа седла.
Туман сгустился в сплошное облако бесконечно мелкой дождевой пыли, и сквозь
эту завесу деревья выглядели как-то странно, словно они заблудились и
потеряли друг друга. Мимо нас, казалось, быстро и бесшумно скользили
призраки, единственные обитатели мира, в котором мы очутились.
Возле какой-то фермы кобыла внезапно, как это с ней иногда бывало,
остановилась. Четыре черных поросенка прошмыгнули мимо нас и тотчас
растворились в белом воздухе. К этому времени мы оба были в испарине. Мы
стали ближе друг к другу, наши отношения - фамильярнее. Я поделился с ней
своими соображениями по поводу ее прозвища, нрава и внешнего облика, попутно
прошелся насчет ее манер. Она же в ответ издала свой милый, хрипловатый
вздох, который берет начало где-то под звездочкой на лбу. В пасмурную погоду
она не чихает, такое проявление восторга она позволяет себе только в
солнечные дни, когда дует морозный сухой ветерок. На развилке мы вдруг
наткнулись на четырех лошадок - одну серую и трех рыжих. Они тут же
повернулись и побежали, унося в поредевшую аллею свои красивые головки и
стройные тела. Затем, спохватившись, что слишком оторвались от своих, встали
поперек дороги, перескочили через живую изгородь и побежали к другим,
которые паслись неподалеку на тонувшем в тумане лужку.
Мы спустились вниз по дороге и повстречали свору собак, возвращавшихся
домой с охоты. Смутные очертания пегих тел, мягкие, бесшумно ступающие лапы,
томные глаза, особый собачий мир. Спереди и сзади - алые полоски охотничьих
курток.
Вскоре мы въехали в какие-то ворота и очутились среди торфяного поля,
заросшего поблекшим дроком. Туман уплотнялся. Где-то, высоко в небе,
посвистывал невидимый кулик. Казалось, пасмурный день внезапно обрел голос и
изливает всю свою тоску в этих диких звуках. Стараясь не терять из виду
поблескивавшую впереди полоску дороги, мы пустились в галоп. Мы оба
радовались избавлению от скучного однообразия проселочных дорог.
Но вот умолк голос кулика; полоска дороги скрылась. На всем белом свете
не было никого, кроме нас. Даже кусты дрока куда-то исчезли. Ничего не
осталось - один черный торф под ногами да туман, густеющий с каждой минутой.
Мы почувствовали себя такими же одинокими, как та птица, что пронеслась над
нами в белом пустом небе, словно человеческая душа, блуждающая среди
неисследованных полей своего будущего.
Кобыла перескочила через груду камней, которые, казалось, возникли
непонятно откуда уже после того, как мы их миновали. Я подумал, что если бы
мы невзначай попали в одну из ям старой каменоломни, мы бы неминуемо
погибли. И эта мысль, что мы могли угодить в яму, а могли и не угодить в
нее, была чем-то приятна. Мы оба вошли в азарт и, ныряя в эту плотную,
неосязаемую массу, которая как бы пропускала нас вперед и тотчас смыкалась
за нами, испытывали неподдельный восторг. Весело было скакать на просторе, с
каждым ярдом убеждаясь, что мы еще живы, не знать, что нас ожидает впереди,
- в каких-нибудь пяти ярдах, - и бросать вызов неизведанному! Сознание
собственной безопасности нам было не нужно: мы были бесконечно выше этого.
Мы скакали галопом, на лету заглатывая сырой воздух, который хлестал нам в
лицо, и были счастливы. Вдруг земля под нашими ногами из ровной сделалась
бугристой, начался подъем. Кобыла замедлила ход. Мы остановились. Всюду -
впереди, позади, слева и справа - белая мгла. Ни неба, ни горизонта, и даже
земля под ногами едва различима. Ветер больше не бьет в лицо, ветра нет.
Сперва мы просто обрадовались возможности перевести дух и, ни о чем не
помышляя, перекинулись двумя-тремя словечками, потом вдруг у меня по сердцу
прошел холодок. Кобылка фыркнула. Мы повернули и стали спускаться под гору.
Туман между тем сгущался и почти неприметно темнел. Теперь уже мы двигались
шагом, робея перед неизвестностью. Перед нами вставали видения - такие
далекие и странные в этой туманной мгле - теплое стойло и кормушка, полная
овса; дымящаяся чашка чаю и поленья, потрескивающие в камине. У тумана
словно выросли пальцы - длинные, серо-белые, шарящие; а в самом его
безмолвии слышалось какое-то грозное бормотание, что-то жуткое, затаенное,
словно это дух неизвестности к нам подбирался, готовясь отомстить за то, что
мы в упоении азарта так весело его дразнили.
Дальше спускаться уже было некуда, земля выровнялась. Мы не могли
решить, куда нам ехать теперь. Мы остановились и стали прислушиваться.
Кругом стояла полная тишина - ни всплеска воды, ни шелеста ветра в ветвях,
ни человеческих шагов, ни звука голоса. Не слышно было, как пасутся лошади
на пастбище; птицы - и те умолкли. А туман становился все темнее и темнее.
Кобыла шла шагом, понуря голову и нюхая вереск. Время от времени она
фыркала, и тогда сердце мое начинало радостно трепетать в надежде, что она
отыскала дорогу. Вдруг она откинула голову, громко фыркнула и остановилась.
Перед самым нашим носом прошла лошадка с жеребенком. Два скачущих сгустка
сумерек, они промчались, как бесформенные тени на белой простыне. Высокий
вереск скрадывал топот их копыт. Бесшумные, как призраки, они исчезли в
мгновение ока. Кобыла рванулась вслед за ними. Впрочем, теперь ни в ее
галопе, ни в биении моего сердца не было уже того восторга перед встречей с
неизведанным, теперь нас подстегивал всего лишь холодный страх одиночества.
Один и тот же аллюр, а какая разница между ощущениями!
Кобыла резко шарахнулась в сторону и остановилась. В трех ярдах от нас
промчалась малорослая лошадка со своим жеребенком. Их очертания были еще
смутнее, они уже почти не отделялись от фона, который успел еще больше
потемнеть. Но бежали они все в том же направлении, что и первый раз! Неужели
отныне нас будут преследовать эти жуткие призраки, неужели они будут вечно
проноситься мимо нас все в одном и том же направлении? На этот раз кобыла не
побежала за ними, а продолжала стоять на месте; она понимала не хуже меня,
что мы безнадежно сбились с пути. Вскоре, однако, она тихонько заржала и,
снова нюхая вереск, двинулась вперед. А туман все темнел!
И вдруг из глубины обступившего нас белесого сумрака донесся какой-то
невнятный гул; мы остановились и, затаив дыхание, повернули головы. Я видел,
как моя кобылка устремила взгляд в одну точку, пытаясь проникнуть им сквозь
туман. Невнятный шум становился все громче, все отчетливее и, наконец,
превратился в скрип колес. Кобылка рванулась вперед. Скрип, как назло,
затих. Кобылка, однако, не останавливалась. Резко свернув влево, она было
споткнулась, но устояла на ногах, затем куда-то вскарабкалась и перешла на
рысь. Туман под нами словно побелел. Мы были на дороге. Я крикнул, сам не
знаю, что - может быть, просто чертыхнулся. Кобылка покосилась на меня, чуть
насмешливо, словно хотела сказать: "А ведь дорогу-то нашла я!" Теперь мы уже
трусили размеренным, спокойным шагом, слегка сконфуженные, как это бывает с
людьми и лошадьми, когда они чувствуют, что грозившая им опасность миновала.
Теперь нам казалось, что это очень даже приятно - в какие-то полчаса
проделать весь круг эмоций, от восторга беспечной удали до леденящего сердце
страха. Впрочем, встречу, самый стык этих противоречивых чувств мы оставили
там, на таинственном, поросшем белым дроком торфяном поле! Не странно ли:
одну минуту нам кажется, будто на свете нет ничего прекрасней сознания, что
мы, того и гляди, свернем себе шею, а в другую нас бросает в озноб при одной
мысли, что мы заблудились в тумане и что на нас надвигается темная зимняя
ночь!
И вот мы едем неспешной рысцой по проселкам, вспоминая прошлое,
предвкушая будущее. Уже совсем близко от дома поднялся ветерок и началась
песня ветвей, роняющих капли; где-то в тумане ухнула сова, медоточиво и
мягко. Двое батраков чинили дорогу на самом ее повороте, а на обочине,
блаженно свернувшись, лежал рыжий щеночек, ожидая, когда они окончат свой
дневной урок. Задрав свою острую мордочку, он окинул нас влажным взглядом.
Мы повернули и мягко зашагали по огненно-рыжему, как лисий хвост, настилу
опавших буковых листьев, между тем как те немногие листья, что остались на
деревьях, медленно гасли в темнеющей белизне, уже ничуть не жуткой.
Серо-зеленый призрак ворот пропустил нас на ферму. Курица с кудахтаньем
перебежала нам дорогу и исчезла в сумерках. Кобыла издала свой протяжный
вздох, означавший "приехали", и стала.

Последнее.

Она почувствовала на своём лице сухой ветер. Зима... Опять холод. Опять расслоившиеся ногти, опять лёд под ногами. Опять куча попадавших прохожих, заливающихся смехом. И чему тут смеяться? Всего лишь холод, да замёрзшая вода, лёд. Липкий и тягучий. Она утопала во льду, растворяясь тысячей кристалликов. Она не падала, её засасывало, словно в трясину. А потом она хватала за руку ветер. Он спасал её, уже в который раз. И она шла дальше, думая о своём, натыкаясь на груды металла (и как можно боготворить эти визгливые чудовища???), на людей, на глаза бездомных собак – грустные и полные слёз глаза. И чему тут плакать? Ведь всего лишь холод, да сухой сонный ветер, да снежинки под ногами... хрум, хрум, хрум... Её представилось трёхногое шестикрылое чудище, жующее этот снег... хрум, хрум... челюсти ходили взад и вперед, описывали круги, восьмёрки, писали какие-то воображаемые буквы... она не понимала языка, может, это был язык скандинавских мифов? Она всегда любила их. Но языка, увы, так и не выучила. Начинала, садилась за учебники, что-то там делала... но приходила зима, холод, липкий и тягучий лёд – и все её старания так и заканчивались. Ей казалось, что она падает в колодец. Темно и сыро...
Она огляделась. Это была всё та же улица, только прохожие успели подняться на ноги и уже торопливо отряхивались, как будто кто-то снимал их из-за угла... Некоторые ещё посмеивались, но в глазах уже были свои проблемы. Зимой у всех проблемы. И все падают... Она не понимала, зачем нужно смеяться, упав. Ведь над проблемами же смеются.
А она ждала весны. Она ждала, что придёт солнышко, возьмёт её холодную руку, растопив ледяную корочку на её запястьях, снимет снег с её шапки и уведёт от всех этих проблем, падений, колодцев, чудовищ с мощными челюстями и мерзкого сухого ветра. Она боялась весны, потому что это была первая весна, которую она ждала. Она не помнила предыдущие вёсны, но разве это важно? Разве одна весна похожа на другую? Она всего лишь ждала кого-то, кто вышвырнет зиму из её души, согрев тёплым дыханием щёки и ресницы... Она ждала счастья...
Но прошла весна, лето... а счастья как-то не наблюдалось. Никто не вывел её из этого состояния полукомы... кома... запятая... Остатки английского, когда-то зазубренного под жестоким давлением грозного отца... запятая, не точка. Только запятая в жизни. Но какая-то уж очень долгая запятая. С многоточием после неё. А ответ не знает никто. И никто не потянет её тихонько за рукав, не позовёт полушёпотом на свет... И снова будут колодцы, тёмные и сырые колодцы с крысами и паутиной. И будут железные чудовища, с рёвом проносящиеся мимо и связывающие сердца людей холодными колючими цепями, навсегда ставя многоточия в их душах.
Так она думала, идя по дорожке в начале сентября. Она не помнила, какой по счёту была эта осень. Но она точно знала, какой она будет, чем закончится... Потому что все осени одинаковы. Они мертвы или ещё умирают. Но агонии одинаковы. Как и смерть. Поэтому её не тревожил сонно бредущий за ней ветерок – грязный и ободранный старик, которому некуда пристроиться, которого никто не ждёт, а потому он вынужден слоняться по заброшенным паркам и пустым аллеям, докучая одиноким мыслителям. А ей он не мешал. Она не обращала на него ровным счётом никакого внимания, удивляясь только, что листья под её ногами шевелятся слишком уж активно... Может, и разговаривают о чём... Но что ей до этого дела? Всего лишь жёлтые умирающие листья, которым не суждено уже снова зазеленеть на ветке дерева, но которые станут неплохой подушкой для неё после смерти...
Да, она была цинична. Она не любила осень, не любила зиму, которая следовала за ней... Она не любила ветер, бесцельно пугавший бомжей в парках и мешавший одиноким душам искать приют на дне бутылки с ядом, скрываясь от посторонних глаз в душном облаке пыли... Она не знала, что осень может быть прекрасной. Она не знала ничего. Она просто не любила эту пустоту, грубо теснившую остатки её разбитой мечты...
И однажды вот так же просто окунулась в шум и суету столичной жизни и... не увидела там ничего. Просто ярко полыхнула перед ней картина этой ядерной зари. Но она нашла то, что искала. Она нашла эти глаза. Что-то закружилось, замелькало, проплыло над головой, отразившись в её сердце, кольнуло больно и побежало к тем глазам... Искорка счастья, обретённого и дорогого. Она поклялась беречь его, укрывая от ветра и боли. Она стала счастливой.
Снова была зима. Снова падали люди, смеясь своей неловкости и неуклюжести. Она тихонько улыбалась своим мыслям и их смеху, радостно шагая по скользкому льду, слушая скрип снежинок под ногами и любуясь красивой иномаркой, подъехавшей к началу переулка... Она стала счастливой...

Зачем ты так? *риторический вопрос*
Хотя у меня такое же желание возникало..

вот, решила ещё кое-что из моего опубликовать. Не судите строго

Вы знаете, почему у кошек такие грустные глаза? Почему они никогда не принадлежат человеку, с которым делят жилплощадь? Почему они не терпят птиц и бабочек? Почему любят гулять на балконе или сидеть на подоконнике, уставившись в окно?

Когда-то много лет назад одна домашняя кошка узнала... впрочем, всё по порядку.

Кошка, чьё имя не имеет большого значения, но которую мы назовём Символикой, лежала и грелась на солнышке, зажмурив глаза и тихонько потягиваясь, как вдруг на ней легла чья-то тень. Симка недовольно приоткрыла один глаз, уже было расстроившись, что ей придётся покинуть своё тепленькое местечко, но, увидев всего лишь маленькую синичку, закрыла глаз и продолжила нежиться в полосе света, лежа на мягком пушистом ковре. Синичка вежливо поздоровалась, опасливо глядя на выпущенные от удовольствия коготки Симки. Кошка промурчала что-то невразумительное, даже не соизволив посмотреть на свою незванную собеседницу. Синичка начала докладывать последние новости и последние виденные ею события. Рассказ продолжался несколько часов, во время которых Символика узнала столько нового о мире за стенами её дома, что ей непременно захотелось увидеть всё это своими глазами... Она узнала про величественные горы с холодными как лёд озёрами, верхушками, покрытыми снегом, про опасные вулканы и прекрасные долины у их подножий... Она узнала про тропические джунгли с яркой свежей зеленью, про диковинных животных, обитающих там... Узнала про пустыни, занесённые песками, про бури, опасные для всех, кому случится встретить их на пути, про караваны верблюдов, на которых купцы перевозят свои товары... Она словно облетела весь мир...но только в мечтах. Наяву она не могла уйти дальше двух комнат, в которых жили её двуногие хозяева... И ей ничего не оставалось, как сорвать свою злость на бедной синичке, больно ударив её передней лапой. Синичке пришлось улететь, а Симка так и осталась наедине со своими четырьмя стенами... Солнечное пятно уже ушло с того места, где лежала кошка, но ей больше не хотелось нежиться под тёплыми лучами летнего солнышка, поэтому она уселась на подоконнике и стала наблюдать за бабочкой, которая влетела в открытое окно на запах цветов. Симка решила вступить с ней в разговор.

- Скажи, бабочка, ты бываешь на улице, правда ли то, что говорят о городе за стенами этого дома?

- Да, Символика, это правда. Боль и смерть царят везде, в городе эпидемия тифа и чумы...

И бабочка начала рассказывать про нищих и обездоленных людей, вынужденных часами просиживать под окнами богатых вельмож, чтобы только получить кусок лепёшки и кувшин молока... Рассказала про детей, больных чумой, неспособных двигаться, неспособных даже есть... Рассказала про бездомных животных, погибающих под колёсами проезжающих тележек, умирающих от голода, так и не найдя себе еды в мусорных корзинах или просто не сумевших прорваться через местную свору, ревностно охраняющую свой единственный источник пропитания. Рассказала про жестоких чиновников, которые ходят по улицам и от которых прячутся даже мыши, потому что иначе они рискуют поплатиться жизнью... Рассказала про притеснения и унижения, про старость и смерть, про ненависть и боль... Симка слушала, затаив дыхание, и злоба нарастала в её душе... Кошка не понимала, как всё это возможно, как прекрасный мир синички уживается с ужасами, творящимися в городе... И чтобы как-то выразить свой протест, она съела бабочку...

Кошка осталась той же кошкой, домашней, с блестящей шёрсткой и вечно полной миской. Но глаза её изменились... В них появилась мудрость, смешанная с тоской по прекрасным мирам, которые ей не суждено увидеть. Но в глазах была частичка боли, которую Символика испытывала за всех страдающих вокруг. Глаза эти, где-то гордые, где-то умные, где-то грустные и влажные, - глаза эти вы можете увидеть у вашей домашней любимицы. Каждая домашняя кошка помнит о том уроке, который получила Символика, а потому грустит. Потому ненавидит своё заточение, ненавидит птиц и бабочек, потому с такой лаской трётся иногда о вашу ногу, но не даёт взять себя на руки, считая, что таким образом вы лишаете её свободы... Кошки знают цену свободы, но жаждут её больше всего на свете... и в этом их печаль!

публиковала на том форуме, но решила есчо раз и здесь выложить..

Должно быть место на земле для каждого, кто по земле ходит... где способны всегда ждать. С пылом, со слезами, или с равнодушным посматриванием на часы - не важно. Должно быть такое место, куда ты идешь, зная, что не будешь лишней. Это не дом. Это не библиотеки, где можно коротать долгие вечерние часы, это не университеты, это не работа. Это должен быть отделенный от всего уголок... где-то на земле - для каждого свой, но способный быть для всех - одним большим миром. Местом, где тебе всегда рады.
Вот задумалась - что заставляет людей просиживать на конюшне до поздна? Неужели им не хочется домой, когда они, усталые, прутся черт знает куда, уезжают на последнем автобусе обратно... для того, что бы посидеть на опилках и поглядеть на белое чудо, жующее сено, или поиграть с поняшкой. Мы, лошадники, на самом деле счастливые люди! Потому что мы можем придти куда-то вечером, когда не хочется домой, когда все достало, придти, уткнуться в теплое плечо - не любимого человека, не мамы или сестры... лошади. И нам не надо делать вид, сидя в библиотеках, коротая время до того, пока все дома лягут спать, что бы придти и рисовать... нам не надо читать ненужную литературу, сидеть на дополнительных лекциях или посещать сомнительных друзей с "хатой" Мы можем придти, когда угодно, придти и закопаться в копне солоно-горькой гривы...
Под небом голубым... есть город золотой... и его способны построить такие же как ты люди. Со своими проблемами, со своими судьбами и мыслями. И на Земле должен быть уголок, куда ты идешь, точно зная, что тебя ждут. Ведь даже ожидание тебя человеком бывает нужно.

А у моих грива по-другому пахнет) Что нужно делать с лошадью, что б грива была горькой?? :mda: Измазать в горчице?)

Как и все остальные) Практически у каждого есть какое-нибудь увлечение, занимаясь которым, люди становятся счастливее... Да и не все лошадники так относятся к лошадям, чтоб в их присутствии радоваться жизни...